— Вы видели “Пост”? — спросила она.

— Я пишу “Пост”, запомните.

У нее не было настроения препираться.

— История об адвокате из ФБР, убитом в Новом Орлеане, вы ее видели?

— Я как раз ее читаю. Она что-нибудь говорит вам?

— Можно сказать, да. Слушайте внимательно, Грентэм. Каллахан передал дело Верхику, который был его лучшим другом. В пятницу Верхик прилетел в Новый Орлеан на похороны. На протяжении уик-энда я говорила с ним по телефону. Он хотел мне помочь, но я боялась. Мы договорились встретиться вчера в полдень. Верхик был убит у себя в комнате около одиннадцати вечера в воскресенье. Вы все понимаете?

— Да, все понятно.

— Верхик не показался на нашей встрече. К тому времени, конечно, он был мертв. Я страшно испугалась и покинула город. Сейчас я в Нью-Йорке.

— Хорошо, — Грентэм писал с бешеной скоростью. — Кто убил Верхика?

— Я не знаю. На этом история далеко не кончается. Я прочитала от корки до корки “Пост” и “Нью-Йорк таймс” и ничего не увидела еще об одном убийстве в Новом Орлеане. Это произошло с человеком, с которым я разговаривала и думала, что передо мной был Верхик. Это длинная история.

— Похоже на это. Когда я смогу услышать эту длинную историю?

— Когда вы сможете приехать в Нью-Йорк?

— Могу быть там к полудню.

— Это рановато. Давайте спланируем это на завтра. Я позвоню вам в это же время завтра и дам инструкции. Вы должны быть осторожны, Грентэм.

Он восхищенно смотрел на джинсы и на улыбку на баре.

— Грей, хорошо? Не Грентэм.

— Как угодно. Того, что я знаю, боятся некоторые очень влиятельные люди. Если я скажу тебе, это может тебя убить. Я видела трупы, понимаешь. Грей? Я слышала взрывы бомб и выстрелы. Вчера я видела человеческие мозги, у меня нет ни малейшего понятия, кто он был такой и почему был убит, за исключением того, что он был знаком с делом о пеликанах. Я доверила ему мою жизнь, и он был убит выстрелом в голову на глазах у пятидесяти человек. Когда я смотрела, как он умирает, ко мне внезапно пришла мысль, что он, возможно, не был моим другом. Сегодня утром я читала газету и поняла, что он, определенно, не был моим другом.

— Кто его убил?

— Мы поговорим об этом, когда ты сюда приедешь.

— Хорошо, Дарби.

— Осталось сказать только об одном. Я расскажу тебе все, что знаю, но ты не должен называть мое имя. Я написала уже достаточно, чтобы убили, по крайней мере, трех человек. Но я не хочу больше напрашиваться на неприятности. Я все время должна оставаться анонимной, хорошо, Грей?

— Договорились.

— Я тебе очень сильно доверяю, и я не совсем понимаю почему. Если я когда-нибудь начну в тебе сомневаться, я исчезну.

— Я даю тебе слово, Дарби. Я клянусь.

— Думаю, что ты делаешь ошибку. Это не такая работа, как твои обычные расследования. Это дело может тебя убить.

— Теми же людьми, которые убили Розенберга и Дженсена?

— Да.

— Ты знаешь, кто убил Розенберга и Дженсена?

— Я знаю, кто платил за убийство. Я знаю его имя. Я знаю его бизнес. Я знаю его политику.

— И ты расскажешь мне это завтра?

— Если еще буду жива, — последовала долгая пауза, и каждый из них думал о чем-то своем.

— Вероятно, нам следует поговорить немедленно, — сказал он.

— Вероятно. Но я позвоню тебе утром.

Грентэм повесил трубку и просидел некоторое время, восхищаясь этой красивой студенткой-юристом, изображенной на поблекшей фотографии, убежденной, что должна умереть. Секунду он поддавался искушению поразмышлять о рыцарстве, отваге и спасении. Ей было двадцать с небольшим, ей нравились, судя по снимку Каллахана, мужчины старше ее, и, наконец, она доверилась ему, а не кому-либо другому. Он должен был заставить все это сработать. И он должен был ее защитить.

Автомобильный кортеж медленно двинулся прочь из города. Через час ему надо было произнести речь в Колледж Парке, и, сидя в лимузине без пиджака, он расслабился и читал речь, составленную ему Мабри. Он покачал головой и сделал на полях пометку. В обычный день для приятной поездки за город в симпатичный кампус, чтобы произнести пару слов, эта речь бы сошла, но сейчас она не годилась.

Шеф его команды, по установившемуся распорядку, избегал этих поездок. Он очень ценил те моменты, когда Президент уезжал из Белого дома и он сам всем заправлял. Но им нужно было поговорить.

— Мне опротивели речи Мабри, — разочарованно сказал Президент. — Все они похожи друг на друга. Клянусь, эту я уже произносил на прошлой неделе в Ротари-клубе.

— Он лучший, кто у нас есть, но я продолжаю искать, — сказал Коул, не отрываясь от своего мемо. Он читал речь, и она была не так уж плоха. Но Мабри писал их уже шесть месяцев, идеи потеряли свежесть, да и вообще Коул хотел его уволить.

Президент бросил взгляд на меморандум Коула.

— Что это?

— Сокращенный список.

— Кто остался?

— Сайлер-Спенс, Ватсон и Кальдерон. — Коул щелчком перелистнул страницу.

— Просто здорово, Коул. Женщина, черный и кубинец. Куда делись белые мужчины? Я, кажется, сказал тебе, что мне нужны молодые белые мужчины. Молодые, крепкие, выносливые консервативные судьи с безупречной репутацией, у которых впереди долгая жизнь. Разве я не говорил этого?

Коул продолжал читать.

— Их надо привести к присяге, шеф.

— Мы приведем их к присяге. Я буду жать на них всех, пока они не сломаются, но эти ребята будут приведены к присяге. Ты сознаешь, что каждые девять из десяти белых мужчин в этой стране голосовали за меня?

— Восемьдесят четыре процента.

— Верно. Что же не в порядке с белыми мужчинами?

— Это не просто протекционизм.

— Черта с два, если не так. Это протекционизм, самый простой и прямой. Я награждаю своих друзей и наказываю своих врагов. Только так можно выжить в политике. Ты танцуешь с теми, кто тебя приглашает. Не могу поверить, что ты хочешь женщину и черного. Ты размяк, Коул.

Коул перевернул еще одну страницу. Он уже слышал это раньше.

— Меня больше заботят перевыборы, — сказал он спокойно.

— А меня нет? Я столько раз встречался с азиатами, и испанцами, и женщинами, и черными, что можно подумать, будто бы я демократ. Черт возьми, Флетчер, что случилось с белыми людьми? Посмотри, там должна быть сотня хороших, квалифицированных, консервативных судей, верно? Почему ты не можешь найти двух, только двух, которые бы выглядели и думали так же, как и я?